Юбилейное…

Еще одна вершина позади,
и снова я стою на перепутье,
не зная, как добраться мне до сути,
а сердце не вмещается в груди.

И, словно птица, пойманная в сеть,
куда-то рвется, бьется и трепещет.
А я мечтаю вновь о слове вещем,
которое сказать бы мне успеть…

***

Каким я был?
Всегда готовым к бою
за честь и долг,
властям наперекор,
и ощущал не раз над головою
рукой державной поднятый топор.

Ну а молва –
ах, как она могуча!
Стоустая – шипя со всех углов,
она шла следом, поднимая бучу
наветов,
сплетен,
грязных ярлыков,
смакуя то, что ведомо лишь Богу,
и с кем я спал,
и сколько ел и пил,
хотя, живя в трудах с эпохой в ногу,
я не жалел ни времени, ни сил.

А жил я так, как диктовала совесть,
не повторял чужих
фальшивых слов,
имел друзей,
что, в общем-то, не новость,
немало, впрочем, было и врагов.

Познал я славу, и шипы злословья,
и боль утрат,
и сладкий миг побед,
и заплатил сполна своею кровью
за верность Правде я на склоне лет.

Превозмогая тихо боль и раны,
я все же продолжаю прежний путь:
и пусть сломать могли меня тираны,
но никогда меня им не согнуть.

Удался путь мой или не удался,
и пусть во мне все меньше прежних сил,
каким я был – таким я и остался,
и счастлив, что себе не изменил.

Уфимские липы

Как воспринять мне сердцем этот вздор?
По прихоти кого в него мы влипли?
По городу свирепствует топор
и валит оземь вековые липы...

Ах, как воспел их некогда Наджми,
и как про них мы вдохновенно пели!
Так как же вы, чинуши, черт возьми,
их погубить, как варвары, посмели?

Вопрос, скажу по совести, не в том,
что вы – не в радость людям, а на горе, –
уничтожая, словно ржавый лом,
деревья оземь валите под корень.

Вы суть Истории – из глубины веков
обычай предков и саму природу,
великое наследие отцов –
так губите без ведома народа.

Но вспомните блокадный Ленинград
и тех, кто мерз, в Победу свято веря,
кто голодал, вдыхая гарь и смрад,
и ребятишек, кто спасал деревья...

На улицах Уфы – пустырь, простор,
вольготно мчаться байским иномаркам,
вольготно – да,
но не об этом спор,
а что бюджет транжирится насмарку...

Свирепствует по городу топор,
и безрассудство властвует над нами –
и каменеют скверы, парки, двор,
сердца людские превращая в камень.

Не потому ль внезапно ожило
во мне воспоминание о давнем...
Когда на сердце камень – тяжело,
но как же жить,
коль сердце станет камнем?

В Татрах
Посвящается маме

Озера…
Снежные вершины…
На склонах гор – альпийский луг…
Внизу болидами машины
на миг пронизывают мглу.

В ущелье водопад грохочет,
а воздух лакомен и чист, –
брожу по Татрам звездной ночью,
брожу как истинный турист.

Вокруг меня сквозные сосны
на кронах держат небеса,
и пахнут прянисто и росно
совсем не русские леса.

Спят горы,
словно великаны,
сраженьем сваленные в сон,
и я средь них, как в вечность канул:
неизмерим и невесом.

Как будто я пробрался в сказку,
каких чудес здесь только нет,
и лишь одной короны царской,
казалось, не хватает мне.

Но вдруг, признанием растроган,
я ощущаю все больней,
что не хватает мне так много:
тебя
и Родины моей.

Когда покину мир земной…
Из Мустая Карима

Пусть вечен мир,
у жизни – свой предел,
не завершу пусть даже сорок дел,
пробьет однажды час конечный мой,
и я уйду навеки в мир иной.

У солнца будет так же светел лик,
и ни пылинки не взлетит в тот миг…
В последний путь друзья со мной пойдут, –
я – баловень, наверно, понесут!

Пускай несут,
покуда был я жив,
носил я гору, на себя взвалив.

Когда сгустится сумрак над землей,
друзья сойдутся в комнате одной,
и, слез не вытирая, в тишине,
быть может, кто-то скажет обо мне:

– Ушел от нас, оставив сорок дел,
лишь человек,
а мир осиротел…

Не хвалите вослед
Памяти народного поэта Башкортостана
Ангама Атнабаева

Беспощаден судьбы календарь,
дни, недели и годы листая,
и редеет друзей череда,
как вдали лебединая стая.

Так безжалостно сталь топора
валит оземь лесных великанов, –
неужели пришла нам пора
в неизведанной вечности кануть?

Неужели придется под гимн
сбросить жизни нелегкое бремя?
Только что мы оставим другим,
и какими запомнит нас Время?

Были веселы мы –
под гармонь
в круг сходились и песни орали,
на себя принимали огонь
и, других согревая, сгорали.

Мы любили цветы и рассвет,
а уйдем в полумрак звездопада,
только плакать не надо вослед
и жалеть нас потом уж не надо.

Слов не надо нам в мире ином,
и цветы не нужны полевые…
Не хвалите, когда мы уйдем,
дорожите, покуда живые.